Русский город
Архитектурно-краеведческая библиотека

М. А. Ильин

Забытые открытия (к вопросу о первоначальных формах завершения Успенского собора во Владимире)

По книге Памятники истории и культуры. Вып. 2, Ярославль, 1983, стр. 109—123.
Деление на страницы сохранено. Номера страниц проставлены внизу страницы. (Как и в книге.)
OCR и подготовку к html-публикации на сайте Русский город осуществил Dvk.

В начале 80-х годов XIX века, когда особенно сильно возрос интерес к отечественной старине, в Московском археологическом обществе возникла идея реставрации Владимирского Успенского собора. Теперь лишь старые фотографии дают возможность судить о том, во что был превращен собор за предыдущие два сто-

- 109 -

летия. Луковичные купола, четырехскатная крыша и массивные контрофорсы настолько обезобразили внешний вид некогда прославленного храма, что местный архиерей обратился в Синод за разрешением снести собор с тем, чтобы заменить его новым. К счастью, этот варварский замысел, столь частый в церковной среде, неуклонно в течение столетий осуществлявшей всякого рода «поновления», не получил санкции. К реставрации собора было приступлено лишь в 1887 году.

Существенной частью восстановительных работ было воссоздание его первоначального покрытия. Главы должны были получить шлемовидную форму, счастливо сохранившуюся на недалеко стоящем, почти одновременном Дмитриевском соборе. Четырехскатная кровля, естественно, должна была быть замененной покрытием по закомарам. Эта задача в целом представлялась не столь уж сложной. Однако, когда крыша собора была вскрыта, то перед специальной комиссией, состоявшей из знатоков древнерусского искусства — И. Е. Забелина, А. М. Павлинова, В. К. Трутовского и др., предстала неожиданная картина. Над сильно пострадавшими от различных причин закомарами из белого камня центральной части собора, относившейся ко времени Андрея Боголюбского (собор был начат постройкой в 1158 году), высились белокаменные же, также сильно поврежденные, фронтоны. Промежутки между ними были заложены в начале XVIII века кирпичом. Эта кладка, образовывавшая стенку, служила опорой для стропил четырехскатной железной крыши. Аналогичная стенка возвышалась и над закомарами обстройки времен Всеволода. Однако с ее внутренней, чердачной стороны над возвышавшимися над сводами верхами закомар были выложены такие же треугольные, но уже кирпичные фронтоны, видимо, повторявшие прежние, белокаменные.

Это открытие вызвало среди членов комиссии резкие разногласия, тем более острые, что следовало установить форму первоначального завершения прясел собора и его посводное покрытие для завершения реставрации. Так, А. М. Павлинов и Н. В. Никитин безоговорочно высказывались за первоначальное пофронтонное завершение закомар, предопределившее покрытие сводов якобы кровлей по стропилам ¹. О последних, по их мнению, свидетельствовала летопись, сообщавшая под 1183 годом о большом пожаре во Владимире, когда загорелся даже собор, причем сверху. И. Е. Забелин же отрицал возможность пощипцового покрытия, считая, что собор имел лишь полукруглые закомары, отражавшие посводные покрытия, как древнейшей части — Андреевской, так и части, возведенной Всеволодом в 1189 году. В подтверждение своего мне-

¹ Многочисленные пробы растворов, взятых из щипцов-фронтонов и закомар, оказались одинаковыми по своему составу.

- 110 -

ния он приводил найденный кусок свинцовой кровли, обнаруженный им в пазу кладки сводов, куда свинец попал, расплавившись во время пожара. Фронтоны И. Е. Забелин считал позднейшими по происхождению и, следовательно, предназначенными быть удаленными.

Доводы маститого ученого, несмотря на возражения А. М. Павлинова и Н. В. Никитина, были приняты, хотя первоначально комиссия склонялась к восстановлению пощипцового завершения стен, считая остатки фронтонов древними ¹.

Мнение И. Е. Забелина возобладало, поскольку ни один из предшествующих древнерусских храмов X — первой половины XII столетия не имел или не сохранил пофронтонных покрытий над полукруглыми закомарами.

Реставрация владимирского Успенского собора была завершена в 1891 году, и храм приобрел хорошо нам знакомый вид, существующий по сей день. Белокаменные фронтоны на андреевской части здания были уничтожены. История же разногласий в комиссии была изложена в публикации В. К. Трутовского, сопровожденной напечатанными протоколами комиссии и статьей И. Е. Забелина «Отчет о возобновлении Владимирского Успенского собора»².

Споры о форме завершений Успенского собора во Владимире не только давно стали достоянием истории, но, к сожалению, не привлекали к себе внимания последующих историков русской архитектуры вплоть до современных исследователей. Вместе с тем эти споры представляют большой интерес, так как, забегая вперед, отметим, что помимо установления архитектурной истины, здесь сказывались и определенные взгляды идеологического порядка, в жертву которым были принесены древние архитектурные формы. Последние же, как видно, опровергали те теоретические рассуждения о самобытности древнерусского зодчества, основным автором которых был И. Е. Забелин.

Следует вспомнить, что незадолго до работ во Владимире он опубликовал свою большую статью о происхождении шатровых каменных храмов, якобы от таких же, но деревянных.³ Эта статья представляла собой целую программу, в свете которой надлежало изучить древнерусское искусство, в частности, архитектуру. И. Е. Забелин подчеркивал его традиционную незыблемость, его самобытные основы, неизменяемые в своем существе в течение веков. Так родилась и оформилась теория о традиционности древ-

¹ Трутовский В. Краткий отчет о реставрации Успенского собора в губернском городе Владимире. — Древности. Труды Московского археологического общества (далее — труды МАО), т. 16, М., 1900, с. 11. 14.

² Труды МАО, т. 16, М., 1900.

³ Забелин И. Черты самобытности в древнерусском зодчестве. — Древняя и Новая Россия, 1878, № 3, с. 185—203; № 4, с. 282—303; отд. изд. М., 1900.

- 111 -

нерусского искусства. Любые формы более позднего времени неуклонно возводились к более ранним прототипам, как будто бы в последних были заложены все дальнейшие формы и приемы русского зодчества. Подобные взгляды не могли не тормозить изучение русского искусства, сводя всю методику исследований к своего рода коловращению вокруг лишь одного априорно взятого положения. Такого рода воззрения могли возникнуть в славянофильствующей среде, противопоставляющей русскую культуру развитию культуры Западной Европы, что, в свою очередь, находило себе опору в охранительных идеях, ограниченных представлениями русской буржуазии этого времени.

Теория И. Е. Забелина была причислена к высшим достижениям науки и благополучно дожила до нашего времени, определив достаточно широко распространенное учение о традиционности русской художественной культуры. Некоторые современные исследователи стали возводить даже искусство послепетровской России, особенно крестьянское, к древнейшим праславянским языческим прототипам, лишая его тем самым почти всякого развития. Здесь нет возможности и места для опровержения этих неверных взглядов, в свете которых якобы только и возможно рассматривать русское искусство, в особенности допетровское.

Реставрация владимирского Успенского собора была осуществлена не на основе обнаруженных архитектурных деталей, а исходя из теоретических предпосылок о нерушимом сохранении в русской архитектуре предшествующих форм. Последние же были по существу почти не изучены ко времени начала реставрационных работ во Владимире.

Все изложенное дает возможность не только заново рассмотреть обнаруженные архитектурные детали под крышей владимирского собора, но и обратить внимание на положения, выдвинутые А. М. Павлиновым и Н. В. Никитиным, подходивших к изучению памятников архитектуры не предвзято, а с желанием понять то, что открывалось их пытливому взору.

Мнение А. М. Павлинова появилось в печати три года спустя, после окончания реставрации собора¹. Он остался при нем и в своей «Истории русской архитектуры», вышедшей в том же году, что позволило ему сделать ряд существенных выводов (к ним мы вернемся ниже) и опубликовать ортогональные чертежи — рисунки предполагаемого первоначального вида как Успенского, так и Дмитриевского соборов. К сожалению, эта публикация осталась незамеченной, хотя, казалось, отчетная статья В. К. Трутовского, напечатанная в следующем томе «Древностей», должна была вновь возбудить внимание специалистов-историков архитектуры. Последнее не произошло потому, что реставрация давно была окончена,

¹ Труды МАО, т. 15, М., 1894, с. 132.

- 112 -

а «махать кулаками после драки» уже не было смысла, тем более, что самое интересное, обнаруженное под крышей собора, было уничтожено.

Все же воспоминания об обнаруженных фронтонах, некогда венчавших арки закомар, как и существующие аркатурно-колончатые пояса по стенам и скульптурное убранство храмов времен Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо, заставило последующих историков русской архитектуры сравнить белокаменное зодчество Владимира — Суздаля с западноевропейским. Так всплыло мнение о его известной зависимости от ломбардской архитектуры ¹.

Не будем останавливаться на историографии этого общего вопроса с тем, чтобы проследить становление и развитие исследовательской мысли в этой области. Это дело специальной работы. Нас же здесь интересуют архитектурные детали Владимирского собора, безвозвратно погибшие, но, к счастью, воспроизведенные при статье В. К. Трутовского.

Споры в комиссии по реставрации Успенского собора во Владимире о первоначальном виде форм завершения его закомар давно забыты. Даже в наше время, когда уровень научных изысканий в области изучения древнерусского зодчества неизмеримо возрос, ни один из исследователей не остановился на этом вопросе, хотя большинство из них в той или иной форме отметили результаты обследования чердака Владимирского собора. Так, Б. А. Огнев, уделившии столько внимания первоначальной форме закомар Северо-Восточной Руси XII—XV веков, хотя и сослался на споры по этому поводу в конце XIX столетия, но никак не отозвался на опубликованные фотографии, на которых отчетливо видны поврежденные белокаменные фронтоны — щипцы, перекрывающие закомары Успенского собора Владимира. Это «равнодушие» столь внимательного к каждой мелочи исследователя, видимо, следует объяснить своего рода гипнозом стойкости традиционных полукруглых форм закомар и нежеланием нарушить установившуюся забелинскую точку зрения по этому поводу. Помимо этого Б. А. Огнев считал, что опубликованные материалы по реставрации собора в 1887—1891 годах дают лишь ограниченные возможности для исследования в этой области². Изучение же Дмитриевского собора и церкви Покрова на Нерли, также утративших свои

¹ Грабарь И. История русского искусства, т. I (б. г.), с. 318. А. И. Комеч считает, что арки, имеющие сверху щипцы-фронтоны, встречаются в это время в Византии (храм в Липсе XI в.; церковь Богоматери в Салониках XI в.), однако они покрыты черепицей по сводам или стропилам и очень пологи. Данный мотив известен по архитектуре других европейских стран. Однако, думаю, что ломбардские мотивы все же ближе к памятникам Владимира — Суздаля.

² Огнев Б. О закомарных покрытиях. — Архитектурное наследство, т. 10, М.. 1958, с. 45.

- 113 -

фронтоны при перекрытии их в свое время четырехскатными кровлями, привело его к совершенно верному утверждению, что обрамление закомар возвышалось над кровлей в виде «барьера»¹. Иными словами, архивольты закомар были декоративным, а не художественным осмыслением конструктивной формы.

Установив этот важный факт, объяснявший возможность покрывать своды свинцом (вспомним находку И. Е. Забелина), Б. А. Огнев сосредоточил все свое внимание на форме профилировки, как бы забыв о существенных открытиях конца XIX века и необходимости обосновать место и форму оснований, на которых «...по комарам же потки птицы золоты и кубки и ветрила золотом устроены»².

Обошел этот вопрос и Н. Н. Воронин — крупнейший знаток владимиро-суздальской архитектуры, хотя он не раз ссылается на том «Древностей», где говорится о реставрации Успенского собора во Владимире³. Обход им этого вопроса тем более непонятен, поскольку он приводит в примечаниях⁴ даже мнение Е. Е. Голубинского, который предполагал, что верха закомар возможно украшались прорезными, взятыми из гражданской архитектуры, «гребнями»⁵, что, как увидим ниже, было уже не столь невероятным, как это может показаться сначала.

Наконец, в самое последнее время появился труд Е. В. Михайловского⁶, который вкратце рассказал о реставрационных работах 1887—1891 годов и воспроизвел старые фотографии, как собора, так и фронтонов над закомарами. Однако дальше этого автор не пошел и никаких выводов не сделал.

Приведенные выше мнения исследователей владимиро-суздальского зодчества могут показаться частностями. Но все же они не снимают основного вопроса — вопроса о природе этого художественного явления, стоящего словно особняком в истории русской художественной культуры. Даже авторы, которые наиболее последовательно отстаивали русскую природу храмов Владимира, Ростова, Суздаля и Рязани XII—XIII веков, как например, Н. Н. Воронин, принуждены были признать их более или менее отчетливые связи с мотивами западноевропейской романской архитектуры. Об этом говорили не только такие уже названные детали, как архитектурно-колончатые настенные пояса, перспективные порталы, лопатки с полуколоннами, членящие фасады, даже про-

¹ Огнев Б. О закомарных покрытиях. — Архитектурное наследство, т. 10, М., 1958, с. 48.

² ПСРЛ, т. II, стлб. 582, 583.

³ Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII вв., т. I, М., 1961, с. 184, 185, 522.

⁴ Там же, с. 522, прим. 21.

⁵ Голубинский Е. История русской церкви, т. I, часть 2, с. 143.

⁶ Михайловский Е. Реставрация памятников архитектуры. М., 1971, с. 123.

- 114 -

филировка закомар, но и свидетельства летописи. Так, Лаврентьевская летопись под 1160 годом, говоря о строительстве Андрея Боголюбского и желая, видимо, объяснить своеобразие возводимых зданий, непохожих на храмы Киевской Руси, отметила, что работавшие мастера были «из всех земель». Позднее, под 1194 годом, уже указывалось, что эти мастера были «от немец». Последнее известие дало повод думать, что при Андрее и Всеволоде работали мастера из Германии. Исследователи, однако, забывали, что термин «немец» вовсе не означало, что мастера происходили из Германии. Немцами в то время и позднее называли лиц, не говорящих по-русски, — они были как бы немыми. Недаром слова «немой» и «немец» писались через «ять». Это понимание термина в русском обиходе сохранилось вплоть до XIX века. Даже приехавших в Москву в XVII веке белорусов называли порой немцами.

Некоторые исследователи не только прямолинейно восприняли этот термин, но и обосновали его свидетельством В. Н. Татищева. Так, В. Н. Лазарев, опираясь на этого автора, считает, что «мастеры» и «архитекторы» были присланы Андрею Фридрихом Барбароссой. «Это свидетельство, — пишет В. Н. Лазарев, — не могущее быть теперь проверенным, вряд ли является домыслом Татищева, в чьем распоряжении было немало таких первоисточников, которые в дальнейшем погибли»¹. Думается все же, что В. Н. Татищев, действительно имевший под рукой не дошедшие до нас летописные сборники, в данном случае никакими особыми источниками не обладал. Познакомившись с текстом Лаврентьевской летописи, он, скорее всего, решил уточнить место, откуда прибыли во Владимиро-Суздальскую Русь названные мастера. «От немец» было слишком не конкретным понятием, охватившим для XII столетия огромную территорию Западной Европы, где располагалась Великая римская империя. Во главе ее стояли германские (немецкие) императоры. Среди последних наиболее притягательной и современной для Андрея Боголюбского фигурой был Фридрих Барбаросса, которого и назвал В. Н. Татищев, желая тем самым не только уточнить лицо, пославшего к Андрею мастеров, но и показать действенные связи последнего с Западом, что не противоречило исторической обстановке того времени и возвеличивало роль Владимиро-Суздальской Руси в глазах человека XVIII века. (Сам Фридрих Барбаросса послал мастеров!) Следовательно, вряд ли возможно предполагать, что у первого русского историка в руках были материалы, в которых непосредственно указывалось бы

¹ Лазарев В. Искусство средневековой Руси и Запад (XI—XV вв). М., 1970. с. 55, прим. 61; см.; Воронин Н. Н. Указ. соч., т. I, с. 330—331; Татищев В. История российская с самых древнейших времен, т. III. М., 1964, с. 245—246, Ссылка на Фридриха Барбароссу соответствует самому методу писания «Истории» в виде «Истории князей».

- 115 -

на Фридриха Барбароссу, как на инициатора посылки мастеров в далекую Северо-Восточную Русь. Мастеров «от немец» следует искать не в Германии, как это делает в названной работе В. Н. Лазарев, а на другой территории тогдашнего Западного мира.

Б. А. Огнев, также уделивший этому вопросу определенное внимание и отталкиваясь, видимо, от мнения о воздействии на владимиро-суздальскую архитектуру ломбардского зодчества, был, как мне представляется, значительно ближе к истине¹. В решении данной задачи играет решающую роль один давно известный факт, не привлекший, однако, внимания историков архитектуры.

«Софийский временник» сохранил нам отзыв Аристотеля Фиораванти об архитектуре владимирского Успенского собора: «Езди же в Володимерь и смотрив Пречистые, похвали дело, рече: неких наших мастеров дело»². Эти слова, как известно, приводились не раз в нашей литературе, но без всякой попытки их интерпретации. Никто до сих пор не задумался над словами зодчего, — что означала его похвала, и что увидел он итальянского в русском соборе? Ведь несколько громоздкий, благодаря всеволодовым пристройкам, пятиглавый, почти кубический владимирский собор ни имел ничего общего как с одновременными Фиораванти зданиями Северной Италии XV века, так и с более ранними базиликальными по типу западно-европейскими церквами XII—XIII веков. Родство техники исполнения и материала — белого камня, конечно, не могло играть важную роль в суждении зодчего. Следовательно, в архитектуре владимирского храма имелись какие-то особенности, какие-то детали, которые заставили итальянского мастера вспоминать не только знакомые ему, родные итальянские здания, но и придти к выводу о выполнении собора его соотечественниками.

Выше уже назывались детали романского характера, достаточно обильные в архитектуре владимиро-суздальских храмов. Они-то и заставили австрийскую искусствоведку Фанину Халле рассматривать архитектуру XII—XIII веков Северо-Восточной Руси как вариант романского стиля, свойственного тогдашней архитектуре средневековой Европы³.

Мнение Ф. Халле вызвало бурную отрицательную реакцию приверженцев теории самобытности древнерусского искусства. В настоящее время, когда страсти в этой области несколько поостыли, можно было объективно высказаться в отношении наблюдений зарубежной ученой. Ф. Халле безусловно права, увидев в убранстве владимиро-суздальских храмов элементы романского стиля, но она не проанализировала архитектурно-художественную структуру русских произведений, которые всем своим содержа-

¹ Огнев Б. Указ. соч., с. 49.

² Софийский современник, часть II, М., 1820, с. 144.

³ Халле Ф. Владимиро-Суздальская скульптура. Берлин—Цюрих, 1929 (на немецком языке).

- 116 -

нием и построением противостоят романской архитектуре Западной Европы. Последняя при развитой внутренней пространственной структуре не находит себе отклика в пространственном построении русских произведений. И во вне, как бы ни была первоначально сложна архитектурная композиция храмов Владимира — Суздаля, в их основном объеме преобладает куб, увенчанный высоко поднятой главой, чего нет в романской архитектуре как Германии, так и Италии ¹.

В свете этого сопоставления снова вернемся к словам Фиораванти. Ведущей деталью, которая могла вызвать его мнение, что «наших мастеров дело», следует считать треугольные фронтоны над полукруглыми закомарами, которые, в совокупности с другими, вышеназванными архитектурно-декоративными деталями, усиливали италианизирующий характер декора владимиро-суздальских храмов. Наибольшее значение в этом наборе итало-романских форм имел мотив, объединивший арку с фронтоном. Стоит остановиться на этом факте подробнее, чтобы смысл суждения итальянского зодчего, раскрылся нам с большей полнотой.

В романском зодчестве, в частности, в итальянском, получил широкое распространение крестовый свод. Чаще всего его можно встретить в боковых нефах базиликальных храмов, где они образуют вереницу законченных и замкнутых «ячеек», отделенных друг от друга арками. Последние опираются на столбы — колонны и пристенные пилястры, благодаря чему законченность композиции каждого элемента выступает с еще большей отчетливостью. При относительно низком расположении этих крестовых сводов, отделенных друг от друга подпружными арками, создается сам собой мотив, который в перспективе выглядит так, словно подпружная арка охватывает как бы врезающийся в ее треугольную часть парус крестового свода следующей «ячейки». В свою очередь, если за исходный элемент взять этот треугольник, то он охватывает своим основанием расположенную за ним арку. Так создается определенный архитектурно-пространственный ритмический мотив, который был подмечен средневековыми архитекторами. Они не раз обращались к нему, как к декоративно-художественному элементу в убранстве зданий. Особенно часто его применяли в порталах и завершениях западных фасадов зданий.

Примерами могут служить портал церкви Сан-Никола в Бари XI—XII веков, где портал, завершающийся аркой, обрамлен треугольным фронтоном. Аналогичен портал Сан-Пиетро в Павии 1132 года, где прямоугольник двери охвачен аркой, которая, в свою очередь, вставлена в больший прямоугольник. Последний увенчан фронтоном. Вся композиция охвачена аркой. Так создается во вне повторяемость мотивов форм, что встречается, как мы видели, и

¹ Лазарев В. Указ. соч., с. 20 и следующие.

- 117 -

Италия. Верона. Собор св. Зенона. 1178 год

внутри. Та же система находит себе место в крыльце при входе в базилику св. Зенона в Вероне 1178 года (илл. 1) и в церкви св. Карнака в Анконе. Под 1132 годом в базилике Сан-Джовани дегли Еремити в Палермо мы найдем на западном фасаде завершающий его фронтон, под которым расположено круглое окно-роза. Более того, в своеобразном «чине» XII века (в читта ди Кастелла) апостолы и святые охвачены обрамляющими их арками, увенчанными, в свою очередь, фронтонами, на тимпанах которых находятся ангелы. Уже приведенный Б. А. Огневым в его статье собор Сан-Микеле XII века помимо многообломных пилястр, столь близких владимиро-суздальским, имеет скульптурные вставки на каменных блоках в виде своего рода строчек, что невольно заставляет вспомнить «строчки» барельефов Дмитриевского собора. В соборе в Руве (Бари) начала XIII века в основании пят арочек, как на фасаде, так и вдоль бокового карниза завершающей части, находятся различные «маски», наклоненные вниз под углом, наподобие владимиро-суздальских, расположенных под колоннами настенного фриза. Нельзя не вспомнить и апсиду собо-

- 118 -

Владимир. Успенский собор. XII век. Реконструкция автора

ра в Вероне XII века, украшенную частыми плоскими пилястрами, столь близкими тягам владимиро-суздальских храмов. Иными словами, подобных аналогий в северо-итальянском зодчестве сколько угодно¹. Все они носят декоративный характер, что так-

¹ Фронтоны над арками были введены и ради практических целей. С них скорее и дальше от стен по водометам удалялась влага, нежели с арок.

- 119 -

же родственно аналогичным деталям памятников Владимира — Суздаля. Иными словами мы должны включить в число последних и треугольные фронтоны над полукруглыми завершениями закомар. Имея в виду, что сильно профилированные закомары опирались на аналогичные по разработке многообломные пилястры с полукруглыми колонками по их центру, мы можем рассматривать каждое прясло владимиро-суздальского храма эпохи Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо как своего рода порталы. Помещение в этих пряслах подлинных порталов или окон стимулировало подобное завершение. Храм как бы состоял из системы больших, вытянутых вверх «порталов», составлявших его фасады. Именно эта-то система, как и крупные декоративные детали каждого прясла стены, взятого в отдельности, вызвали слова Фиораванти о том, что эти храмы «неких наших мастеров дело».

Если бы эти фронтоны дошли до нашего времени, то не только было бы возможно восстановить их профилировку, но и, возможно, обнаружить в их тимпанах какие-либо декоративные элементы, о которых Е. Е. Голубинский сообщал. Они перекликались бы с венчавшими их ветрилами, кубками и изображением птиц, упомянутых летописью (илл. 2).

Фронтоны, обнаруженные под кровлей Успенского собора во Владимире, одновременны его постройке. Но можно предполагать, что они уже на столь долго продержались в архитектуре Северо-Восточной Руси. Легко заметить, что здания, воздвигнутые при Всеволоде уже отличаются от произведений времени Андрея Боголюбского пристрастием к большей декоративности. Однако кафедральный храм стольного города, восстановленный и расширенный после пожара, все еще тяготел по своему внешнему облику и убранству к зданиям предшествующих десятилетий. Вместе с тем храмам второй половины XII века свойственна пластичность как общих форм, так и отдельных архитектурных элементов с сохранением четкости построения их профиля.

При сыновьях Всеволода не только изменяется композиционное построение храмов (например, исчезают лестничные башни), но и изменяется характер скульптурных мотивов и архитектурных элементов. В целом наблюдается известное упрощение форм. Последние к тому же становятся более плоскими. Одновременно происходит сопряжение фронтонов и арок закомар, что сказалось в соборе Суздаля 20-х годов XIII века. Здесь, видимо, впервые появляется килевидная арка (на притворе), сыгравшая столь видную роль в последующем развитии русского зодчества. Это слияние фронтонов и арок отметил А. М. Павлинов¹. Единственной

¹ Павлинов А. История русской архитектуры. М., 1894, с. 66.

- 120 -

его ошибкой было то, что он по-прежнему считал, что первоначальное покрытие сводов было по стропилам, чему якобы содействовали фронтоны, а позднее поднятые вверх кили арок закомар — кокошников. Аналогичными свойствами обладало позднейшее Новгородско-Псковское зодчество. Саму форму киля следует считать в известной мере функциональной, так как она отражает в известной степени скатное покрытие. Позднее фронтон, перекрывающий арку, встречается в деревянной архитектуре деревенских изб XVIII—XIX веков, хотя там его возникновение связано уже с другой основой.

Первоначальный вид завершений прясел стен владимирских храмов второй половины XII века не мог не отразиться в изобразительном искусстве. В первую очередь следует указать о верхах седалищ апостолов фресок Дмитриевского собора. Они завершены фронтонами, что лишний раз свидетельствует о наличии этой формы в архитектуре храма (о связи наружного убранства с внутренним говорил И. Э. Грабарь в своей дореволюционной «Истории русского искусства»). Помимо этого эти формы завершений седалищ перекликаются с аналогичными деталями итальянского «чина» из Читта ди Кастелло. Об этом же свидетельствует и икона «Введение во храм» из с. Кривого, относимая обычно к XIII веку. Изображение на ней трех конических завершений, увенчанных главами, обычно принято рассматривать в кругах, исповедующих забелинскую доктрину, как изображение шатровых покрытий. Однако и в этом случае исследователи просмотрели в столь милых им конусовидных формах покрытие не лемехом, тесом или черепицей, а квадратами, рассеченными по диагонали и образующими чередующиеся треугольники светлого и темного тона. Нетрудно угадать в этом рисунке покрытия воспроизведения свинцовых «досок», которыми крылись в это время русские соборы. Сами же конусовидные формы кровель храма, изображенного на иконе, восходят непосредственно к фронтонам владимирских храмов. Вид на них с одного из четырех углов создавал зрительное слияние их треугольных завершений в своего рода шатер, завершенный главой, что и было изображено на иконе «Введение во храм».

Помимо этого в палатном письме последующих икон мы достаточно часто встречаем некие сооружения, имеющие либо два пилона или две колонны, соединенные аркой, перекрытой, в свою очередь, фронтоном, что может рассматриваться как отражение в живописи архитектурных форм, подсмотренных в натуре.

При рассмотрении этого интригующего нас вопроса, имеющего немаловажное значение для истории развития русской архитектуры, естественно, возникает вопрос о том, как отнесся А. Фиораванти к увиденным им и родным ему формам завершений прясел стен. Мы знаем, что ему было указано следовать образцу, т. е.

- 121 -

Владимирскому собору. Но свелось ли это лишь к воспроизведению пятиглавия, колончатого пояса и перспективных порталов, или он пошел дальше?

Дискуссия, разгоревшаяся в реставрационной комиссии Московского археологического общества, хотя и кончилась не в пользу восстановления первоначальных форм Успенского собора Владимира, привела к тому, что А. М. Павлинов и, видимо, Н. В. Никитин, утвердившись в своей точке зрения, предприняли обследование верха Московского Успенского собора. По оставшимся не многочисленным следам они пришли к выводу, что и Московский собор первоначально имел пофронтонное покрытие своих закомар¹. Возможно также, что на их основных архитектурных «точках», стояли близкие владимирским декоративные детали, о чем косвенно свидетельствуют соответствующие декоративные элементы — акротерии Архангельского собора, выстроенного сравнительно скоро после Успенского собора Москвы. Помимо этого пофронтонному завершению Московского Успенского собора соответствовала стрельчатость внутренних дуг крестовых сводов, частично сохранившаяся по сей день, несмотря на неоднократные ремонты XVI -XIX веков.

Возрождение пофронтонных завершений в Московском Успенском соборе не осталось незамеченным русскими зодчими. Здесь следует вспомнить появление треугольных кокошников в Дьяковском храме, Василии Блаженном и соответствующих декоративных «ширинок», переходящих в верхней своей части к треугольной форме — мотив сравнительно широко распространенный в XVI веко. Семнадцатое столетие также не прошло мимо этого древнего возрожденного архитектурного мотива. Здесь уместно назвать церковь Бориса и Глеба в «Плотниках» (1536 г.), Троицкую церковь Глухова монастыря 1551 года в Новгороде и надвратные храмы Ростовской митрополии 70—80 годов XVII века. Их фронтоны над кокошниками свидетельствуют, что существовал достаточно авторитетный прототип, которому можно было следовать. Вместе с тем эта возрожденная декоративная форма соответствовала усилению общего декоративного начала, столь ярко сказавшемуся в этом столетии.

Если бы находка под кровлей Владимирского собора не была бы игнорирована и забыта, если бы не были уничтожены сущест-

¹ Павлинов А. Указ. соч., с. 132, Ав. Лонго (диплом 1972 г. МГУ) обнаружил изображение щипцов над закомарами («Книга избрание Михаила Федоровича на царство» 1672—1673) и над порталами Московского Успенского собора, что дополнительно подтверждает мнение А. Павлинова.

- 122 -

венно важные архитектурные элементы, то наши исследования русской архитектуры приняли бы иное направление, объяснив многое из того что остается до сих пор неясным или неверно понятым. Во всяком случае, теперь мы можем говорить об истоках форм килевидных закомар и кокошников с тем, чтобы затем расширить круг наших наблюдений.

- 123 -

С Вашими замечаниями и предложениями можно зайти в Трактиръ или направить их по электронной почте.
Буду рад вашим откликам!