Русский город
Архитектурно-краеведческая библиотека
НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ВОРОНИН
ЗОДЧЕСТВО СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ РУСИ
XII - XV ВЕКОВ
Том I (XII столетие)
Изучение зодчества Северо-Восточной Руси имеет более чем вековую историю, начинающуюся с издания графом С. Строгановым атласа «Дмитриевский собор во Владимире на Клязьме» 1. Поэтому необходимо коротко напомнить основные исследования и издания, посвященные данной теме.
Интерес к изучению древнерусского зодчества, возникший в 40—50-х годах XIX в., не был случайным. Он сопутствовал быстрому развитию исторической науки, связанному с именами Полевого и Погодина, Кавелина и Соловьева, с ростом публикаций материалов по русской истории, с ожесточенными спорами славянофилов и западников о самобытности русского исторического развития, о судьбах русского народа. Охранительная «теория» православия, самодержавия и народности во многом определяла и интерес к изучению древнерусского зодчества, которое должно было дать архитекторам образцы «самобытной православной архитектуры», а «национальный стиль» нового церковного зодчества был призван укрепить позиции церкви. Поэтому с первых же шагов изучения памятников древнерусской архитектуры особый интерес привлекал вопрос о ее «самобытных» чертах. В атмосфере споров об «особых путях» развития России по сравнению с Западом и в изучении памятников зодчества наиболее остро встала проблема «влияний», надолго определившая и путь русской буржуазно-дворянской историко-архитектурной науки.
В этом смысле названная книга С. Строганова о Дмитриевском соборе очень характерна. Замечательный памятник русского зодчества определен в ней как результат скрещения двух влияний: византийского, к которому отнесен тип храма, и романского (ломбардского), к которому отнесены его убранство и, особенно, резной камень. По сути дела ничего «самобытного» в памятнике не оставалось. С. Строганов впервые подчеркнул значение владимирской архитектуры для развития позднейшего московского зодчества XIV—XV вв.2
Одновременно с большим числом публикаций памятников древнерусского зодчества (И. Снегирев и А. Мартынов, Ф. Рихтер и др.), в которых нашли место
Примечания к главе 1 см. стр. 497—499.
-9-
и владимиро-суздальские памятники, рос интерес к ним на местах. Во «Владимирских губернских ведомостях» появились первые, иногда наивные статьи о памятниках XII—ХШ вв., содержавшие, однако, порой весьма ценные данные. Из этой среды вышли замечательные труды редактора «Ведомостей» В. Доброхотова. Он издал описание Успенского и Дмитриевского соборов во Владимире 3 и монографию «Древний Боголюбов город и монастырь» 4, в которой описал все памятники Боголюбова и собрал большой исторический материал. По ряду вопросов автор высказал много ценных соображений, сохранивших свое значение и теперь.
Важным этапом в изучении владимиро-суздальского зодчества стал I Археологический съезд (в 1869 г.), на котором была организована большая дискуссия но данной теме. Если в условиях николаевского времени русские «палеологи» откровенно заявляли о связях разрабатывавшихся ими вопросов с охранительной политикой Николая I, то на I Археологическом съезде его организаторы прокламировали «аполитичность» науки, «свойственное русским... чисто отвлеченное знание без всякого приложения» 5. В этом ярко сказались позиции выступивших на съезде представителей буржуазной науки. В основном докладе графа А. С. Уварова были изложены главные задачи исследования владимиро-суздальского зодчества, сводившиеся к определению элементов, связанных с чужеземными влияниями, и остающихся после этого «самобытных» черт 6. А. С. Уваров развил положения С. Строганова о византийском и романском влияниях, подчеркнув, что первое является основой самобытных качеств русской архитектуры. В плане этих установок и развивалась дискуссия. Наиболее ценным было выступление владимирского епархиального архитектора Н. А. Артлебена, который привел ряд новых фактических данных по самим памятникам; его чертежи Переславского собора, церкви в Кидекше, Покрова на Нерли, владимирского Успенского и Суздальского соборов и Золотых ворот были опубликованы в атласе к «Трудам» съезда.
Важно, однако, подчеркнуть, что история владимирской архитектуры не привлекала внимания исследователей; объектом анализа являлся какой-либо один памятник, обычно Дмитриевский собор, причем за отдельными его деталями подчас забывали о целом. Общая же перспектива исторического развития архитектуры Северо-Восточной Руси оставалась неясной. И здесь некоторые участники дискуссии вновь развивали положение о романском влиянии на зодчество Суздальской Руси. В этом в своеобразной форме проявилось представление о сходстве истории России и русской культуры с историей Запада, противополагавшееся официальной точке зрения о «византийской самобытности». В связи с этим М. П. Погодин, в свое время выступивший против романской теории С. Строганова, встал на позицию отрицания каких-либо закономерностей в развитии владимирского зодчества: никаких влияний не было, «отвращение от всякой формы в русской жизни привело к тому, что всякий строил по-своему»! 7. При всей ограниченности своей задачи и тенденциозной направленности дискуссия на I Археологическом съезде сыграла большую роль в изучении владимиро-суздальской архитектуры и вызвала появление новых исследований.
Так, выступавший на съезде архитектор Л. В. Даль во введении к своему «Историческому исследованию памятников русского зодчества» 8, оставаясь в основном
-10-
на позициях теории влияний и византийско-романских корней владимирской архитектуры, высказал ряд принципиально важных новых положений. Он поставил вопрос о дохристианском искусстве восточных славян, в котором видел объяснение развитию резного убранства храмов XII—XIII вв.: оно было «возрождением коренного национального стиля, до тех пор скрывавшегося благодаря византийскому влиянию» 9; объясняя появление аркатурно-колончатых поясов на фасадах владимирских храмов, автор выдвигал гипотезу о влиянии местной деревянной архитектуры — «в деревянных постройках того времени этажи разделялись между собой широкими резными поясами». Вместе с тем Л. В. Даль недвусмысленно оценил классовую природу владимирской архитектуры XII—XIII вв. как развивавшейся «при княжеских дворах» и являвшейся одним из средств усиления княжеской власти — «поддержания княжеского престола». Этот «проблеск национально-самобытного искусства», по мысли Л. В. Даля, был тесно связан с великодержавными притязаниями владимирской династии, с «основанием русского самодержавия».
Одновременно с работой Л. В. Даля В. Прохоровым была предпринята первая попытка сводного обзора памятников владимиро-суздальского зодчества 10; он придерживался господствовавшей точки зрения о его византийских источниках. Однако вслед за выступлением П. Лашкарева на I Археологическом съезде, выдвигавшего мысль о роли киевского зодчества, В. Прохоров уже связывал владимирскую архитектуру с киевским наследием.
Хотя указанные мысли Даля и Прохорова не были развернуты и конкретизированы на изучении самих памятников, важно подчеркнуть их значение: история владимирского зодчества ставилась в связь с русской исторической действительностью, выдвигалась мысль о киевских источниках зодчества Северо-Восточной Руси, а в статье Л. В. Даля особенно ярко было показано значение последнего для формирования московской архитектуры XIV—XV вв.
В конце 70-х годов XIX в. вопрос об источниках владимирского зодчества вновь привлек внимание в связи с выходом в свет в 1877 г. книги Е. Виолле ле Дюка «Русское искусство» 11. Предполагавшаяся первоначально в качестве предисловия к новому изданию книги В. Бутовского «История русского орнамента», а затем выросшая в самостоятельную книгу 12, работа знаменитого историка архитектуры сосредоточивает внимание читателя на орнаменте. В связи с этим большое место в книге занимают владимирские памятники — Покров на Нерли и Дмитриевский собор. Источники своеобразия русского искусства автор видит в «арийской»—«азиатской прародине» славянства; в якобы присущей арийцам любви к стройным зданиям коренятся, например, легкие пропорции Покрова на Нерли; этим объясняется и «сходство» с храмами Грузии и Армении. Влияние Византии отходит на второй план, а «запад внес лишь слабую долю в эти произведения».
Смысл легко и поверхностно написанной книги Е. Виолле ле Дюка сводился к доказательству «азиатского» характера русского искусства, выросшего якобы под влиянием китайского, индийского, татарского и других искусств Востока 13. Только благодаря этому «русское искусство достигло в конце XII в. известной степени блеска, в котором оно не уступало ни византийскому, ни западному искусству»!14 Русский гений — «азиатский» гений, и исследователь горько сетует о том, что
-11-
«в эпоху, очень близкую к нам», Россия, «наперекор своему гению, возымела притязание быть нацией западной»! Космополитизм и расизм здесь были выражены с особой силой и откровенностью; книга отвечала стремлениям европейского капитализма рассматривать Россию как свою «азиатскую» колонию 15.
Смысл и тенденциозность книги были хорошо разгаданы. Естественно поэтому, что в последующей полемике защита романских связей владимирской архитектуры явилась особой формой доказательства равноправия России с западными нациями, защиты ее престижа как великой европейской державы, протеста против представлений о ней как о стране «азиатчины» и отсталости. Наиболее резкую и уничтожающую критику книги Е. Виолле ле Дюка дал Ф. И. Буслаев, указавший на своеобразие переработки романских элементов во владимирском искусстве 16. Столь же резким был отклик Н. В. Султанова, настаивавшего на западноевропейском происхождении владимирских зодчих и определявшего «суздальскую архитектуру как первые проблески самобытного русского искусства» 17.
Неуклюжая попытка защиты взглядов Е. Виолле ле Дюка В. И. Бутовским была крайне наивна 18. С. Строганов, полемизируя с Е. Виолле ле Дюком, возвращался к положениям своей книги, но в итоге пришел к неожиданному раболепному выводу, что, «постоянно черпая... в горнилах византийском, романском и татарском, черпая чаще, всего иноземными руками, русское искусство не проявило в произведениях своих того, что в самом дело можно было бы назвать самобытным национальным стилем» 19. Таким образом, защищая свою национальную честь, буржуазно-дворянские ученые могли противопоставить космополитической концепции француза об «азиатском» духе владимирского искусства лишь утверждение о его зависимости от западного искусства. В их руках не было ни достаточного знания памятников, о которых шла речь, ни представления об их органической связи с русской исторической действительностью и европейским средневековым миром в целом.
В этой обстановке понятно значение работы владимирских исследователей Н. А. Артлебена и К. Н. Тихонравова «Древности Суздальско-Владимирской области, сохранившиеся в памятниках зодчества в пределах Владимирской губернии» 20. В этой книге были впервые описаны все памятники, которые Н. А. Артлебен, будучи епархиальным архитектором, обследовал и изучил непосредственно 21. По своим взглядам на романские связи владимирского зодчества Н. А. Артлебен стоял близко к взглядам Л. В. Даля, однако он углубил и уточнил их. В его работе было развито положение о роли киевской архитектуры, через которую и проникло на северо-восток «византийское влияние»; в то же время Н. А. Артлебену принадлежит честь указания на строительство Владимира Мономаха в Суздале, давшее новый отправной пункт истории владимиро-суздальской архитектуры. Переход к белокаменному строительству в середине XII в. Н. А. Артлебен связывал с романским влиянием, на долю которого он относил особенности внешней обработки и убранства зданий, введенные пришлыми мастерами. При этом он подчеркивал своеобразиe и переработку этих мотивов в русских условиях, в особенности в области пластики. В книге Н. А. Артлебена разбросано много ценных и точных наблюдении, не утерявших своего значения и теперь. В отношении же роли владимирского наследия для последующего развития русского зодчества Н. А. Артлебен впервые
-12-
обратил внимание на строительство в Твери конца XIII в., опиравшееся на владимирскую традицию. Исследование Н. А. Артлебена было по достоинству оценено специалистами; его труд был признан «самым важным исследованием по русскому зодчеству, появившимся после работ Л. В. Даля, и вместе с тем крайне ценным вкладом в русскую археологическую литературу» 22.
В накоплении конкретных знаний о владимирском зодчестве сыграла большую роль реставрация владимирского Успенского собора, проводившаяся в 1888—1891 гг. под руководством Московского археологического общества и потребовавшая для решения ряда вопросов изучения других памятников. Большой литографированный атлас чертежей и деталей, исполненный инженером И. О. Карабутовым, является одним из немногих капитальных пособий для изучения владимирской архитектуры XII в. 23
Второй, после книги Н. А. Артлебена, работой обобщающего характера является соответствующий раздел труда выдающегося русского византиниста и историка искусства Н. П. Кондакова «Русские древности в памятниках искусства» 24, посвященный в основном пластике двух важнейших памятников — Дмитриевского собора во Владимире и Георгиевского собора в Юрьеве-Польском. В этой работе владимирское искусство впервые ставилось в широкую историческую перспективу. Оно по-прежнему оценивалось как сложный продукт влияний Византии и Запада, к которым в конце XII — начале XIII в. присоединилось воздействие Сирии и Кавказа 25.
Однако проблема влияний ставилась по-новому. Указывалась «общность художественно-промышленного движения Средней России и Западной Европы в эту эпоху» 26, основой которого Н. П. Кондаков считал «торговое движение» и появление городов: «На место Киева в Суздальском крае явилось более десяти городов, богатевших торговлей и промыслами, и край этот был центральным, в котором культура развивалась собственными усилиями народа» 27.
Своеобразие искусства северо-востока являлось, по Кондакову, результатом глубокого «народного усвоения Суздальской Русью всех форм гражданственности и прежде всего городской жизни». Поэтому искусство Северо-Восточной Руси и характеризовалось Н. П. Кондаковым как искусство «древненационального сложения (пока назовем — условно — романского периода)», возникшего в период «образования европейских национальных стилей», под которыми Н. П. Кондаков разумел местные варианты романского искусства, порожденные феодальным дроблением Западной Европы 28.
На материале пластики Дмитриевского и Юрьевского соборов Н. П. Кондаков показал ее своеобразие, утверждая, что «нигде романского стиля скульптур именно в этом виде не существует, кроме Владимира и Юрьева», что «пока не найдено образца, мы должны считать эти две церкви памятниками русского искусства». В этой связи Н. П. Кондаков выдвинул гипотезу о работе во Владимирской земле мастеров «из Галича или придунайских местностей» 29. Он показал также связь монументальной пластики с миром русских и импортных предметов художественного ремесла — изображениями на монетах, ювелирных изделиях, тканях и т. п. 30
-13-
Таким образом, в концепции Н. П. Кондакова вопрос о влияниях становился совершенно иначе, чем в предшествующей литературе: имело место активное усвоение художественного и технического опыта, обусловленностью не «отсталостью» Суздальской земли, а, наоборот, высоким уровнем ее исторического развития и его сходством с историческим развитием стран Западной Европы. Бегло намеченные Л. В. Далем и Н. А. Артлебеном мысли получили в труде Н. П. Кондакова развернутое выражение. В то же время Н. П. Кондаков выдвинул основную задачу дальнейшего изучения владимиро-суздальского зодчества — преодоления «печальной бедности» его памятников, их археологические поиски, так как «памятники должны быть распределены в историческом развитии, прежде чем можно будет пользоваться их историческим содержанием» 31. Труд Н. П. Кондакова, хотя и сосредоточивающий внимание только на истории пластики, по широте исторической постановки темы был выдающимся исследованием. Однако эта научная линия не нашла продолжения.
Вышедшая вскоре работа Д. Н. Бережкова «О храмах Владимиро-Суздальского княжества XII—XIII вв.» 32 представляет в общем шаг назад в освещении вопроса. В отличие от Н. П. Кондакова, автор рассматривал Владимирскую Русь как «историческое захолустье», «глухой край», лишенный собственных сил для развития культуры и искусства. Поэтому проблема влияний вновь заняла основное внимание автора, подробно излагавшего взгляды предшествовавших исследователей. Заслугой Д. Н. Бережкова являются развитие и аргументация гипотезы И. П. Кондакова о работе во Владимирской земле мастеров из Галича, где сложился тот синтез романо-византийских черт, который видели во владимиро-суздальской архитектуре. Галицкие параллели владимиро-суздальского зодчества стали еще более ощутимы после выхода в свет сводного труда И. Пеленьского об архитектуре старого Галича, хотя сам автор полагал, что Северо-Восточная Русь могла получить иноземных мастеров и непосредственно из-за рубежа, минуя Галич 33.
После работ Н. П. Кондакова и Д. Н. Бережкова, ставивших перед собой широкие задачи обобщающего исторического характера, русская наука отошла в сферу частных исследований, посвященных в основном отдельным вопросам владимиро-суздальской пластики 34. Этот поворот отражал начавшийся значительно раньше общий кризис буржуазной историографии, уходившей от больших тем в область формальных, фактологических изысканий. Этот этап в разработке нашей темы продолжался и после Великой Октябрьской социалистической революции.
Повороту к изучению пластики способствовали подготовка и выход в спет атласа А. А. Бобринского «Резной камень в России» 35, в котором с почти исчерпывающей полнотой была представлена владимиро-суздальская декоративная резьба. Здесь должны быть названы работы К. К. Романова о соборах в Юрьеве и Суздале 36, Л. А. Мацулевича и Н. В. Малицкого — о рельефах Дмитриевского собора 37. Эти работы внесли много нового в характеристику розного убранства храмов; для Юрьевского собора здесь важны установление технических приемов резьбы и реконструкция разрозненных композиций, для Дмитриевского собора — определение поздних резных камней. Ряд новых наблюдений (вместо с большим количеством ошибок) содержала статья А. И. Некрасова «Из владимиро-суздальских впечатлений» 38,
-14-
касавшаяся не только пластики, но и архитектуры в целом. Автор, неизменно стоявший на откровенно формалистических позициях, довел до абсурда старую концепцию о несамостоятельности владимирского искусства, оценив владимирское зодчество как «русский вариант романского стиля», а в последних его памятниках находя преобладание «восточных» черт.
Особо должна быть отмечена работа австрийского искусствоведа Фанины Халле, посвященная владимиро-суздальской пластике, но ставившая в порядке конспективного изложения и общие вопросы развития зодчества 39. Автор непосредственно знал памятники и был в курсе работы советских исследователей. В отношении исторической периодизации и оценки владимиро-суздальской архитектуры он развивал положения Н. П. Кондакова. История зодчества Северо-Восточной Руси членилась им на 4 этапа, связанных с княжением Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, Всеволода III и его преемников. На первом этапе постройки характеризуются отсутствием декоративной скульптуры, массивностью и статичностью объема. Время Андрея — это расцвет архитектуры, достигающей исключительного изящества пропорций и впервые получающей еще сдержанное убранство резным камнем. В княжение Всеволода III нарастает интерес к скульптурной декорации. Дмитриевский собор завершает «прогрессивную» линию развития. При наследниках Всеволода наступает «упадок» архитектуры, здания становятся приземистыми, развитие пластики в направлении линейности и плоскостности превращает резной убор здания как бы в «обшивку» (Verkleidung) 40.
В этих характеристиках далеко не все верно, но периодизация намечена правильно. При этом подчеркнуто значение четырехстолпных храмов как придворных церквей (Schlosskirche). Особо выделен период строительства Андрея Боголюбского, в политике которого автор видит черты единодержавия, предвещающие рождение московской монархии, откуда вытекает проблема владимирского политического и художественного наследия для Московской Руси. По мнению Ф. Халле, собственно русское искусство получило начало не в Киеве, а здесь — на северо-востоке, и в этом смысле значение Владимирской земли сопоставляется со значением Ломбардии, Прованса в Рейнской области 41. Развивая гипотезу Н. П. Кондакова — Д. Н. Борежкова о галицких источниках владимирского зодчества, автор уточняет западные аналогии (памятники Вены, Регенсбурга); Галич и Чернигов являются, по мнению автора, звеньями в этой связи Владимира с Западом.
Значительно меньше нового дают соответствующие разделы вышедших в 1932 г. в Германии общих обзоров истории древнерусского искусства Д. В. Айналова 42 и Н. И. Брунова и М. В. Алпатова 43. Работа Д. В. Айналова в основном суммирует результаты, достигнутые наукой в изучении владимирского искусства, давая его конкретно-историческое освещение. Н. И. Брунов усиливает мысль о руководящей роли Востока и даже «исламско-болгарского искусства» в развитии владимирского зодчества, рассматриваемого в полной изоляции от реальной истории Северо-Восточной Руси. В разделе о владимирской пластике существенно определение М. В. Алпатовым ее своеобразия, связанного с работой русских скульпторов.
-15-
С Вашими замечаниями и предложениями можно зайти в Трактиръ или направить их по электронной почте.
Буду рад вашим откликам!
 |
