Русский город
Архитектурно-краеведческая библиотека
НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ВОРОНИН
ЗОДЧЕСТВО СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ РУСИ
XII - XV ВЕКОВ
Том I (XII столетие)
Подведем краткие итоги изложенным отрывочным данным о строительстве Мономаха в городах Ростовской земли.
В старой литературе господствовало представление, что даже позднейшее строительство Юрия Долгорукого в 50-х годах XII в. протекало в условия «исторического захолустья», «глухого края», лишенного собственных сил для развития культуры и искусства. Однако это утверждение неверно и для времени Мономаха.
Мы видели выше, что Ростовская земля была краем развитого пашенного земледелия, что здесь появилось несколько больших и малых городов, в которых развивалось ремесло. Особенно же важно, что, как и на юге, началу каменного зодчества здесь предшествовало развитие деревянной архитектуры. Следует вспомнить, что в составе русского населения, колонизовавшего междуречье, были новгородцы – прославленные еще с X в. плотники, создавшие на рубеже XI в. богато украшенные резьбой храмы и хоромы1. Среди владимирских горожан были искусные «древодели», так что здесь Мономах смог поставить «мнози церкви древяны»; в Суздале была построена (до 1090 г.) деревянная церковь Дмитриевского монастыря; в Ростове существовала сгоревшая в пожар 1160 г. большая «соборная» церковь, построенная, быть может, при епископе Леонтии, которая была «толико чюдна, якова не бывала и потом не будеть»; это было, видимо, выдающееся произведение плотничного искусства. Поэтому весьма правдоподобно звучит текст Никоновской летописи, где ростовские бояре говорят о владимирцах: «Те бо суть холопи наши, каменосечци и древодели»2.
Таки образом, строительство Мономаха в Ростовской земле смогло развернуться лишь благодаря достаточно высокой культуре. Однако каменное зодчество было новшеством и не имело на северо-востоке никаких предпосылок. Поэтому и здесь, как и в других княжествах, киевское культурное наследие должно было сыграть решающую роль.
Важно отметить, что к этому времени в составе городского населения на северо-востоке было значительное количество выходцев из Киева. Судя по описанным
Примечание к главе VII см. стр. 503–504.
-45-
выше жилищам суздальских горожан, несколько напоминающим киевские полуземляночные жилища, мы можем с некоторой уверенностью говорить о наличии в Суздале южных колонистов, принесших сюда свои навыки жилищного строительства. В топонимике Владимира мы находим ясное отражение киевских названий, таковы имена речек под городом: Лыбедь, Почайна, Ирпень. Едва ли эти имена обязаны своим появлением княжеской воле, как это ясно в отношении названия самой крепости — Владимир; вероятнее предполагать, что они были принесены сюда также южными, киевскими переселенцами.
Самим своим расположением на высоком берегу реки Владимир напоминает Киев. Его крепость, ставшая в середине XII в. средней частью разросшегося города, получила имя «Печернего города», что, быть может, как-то связано с именем Печерского монастыря. Подобно киевским «дебрям» к княжескому «зверинцу», расположенным к югу от города, во Владимире к западу шел дремучий бор, сохранявший до недавнего времени название «Георгиевского» и, возможно, являвшийся в древности княжеским заповедным лесом. С восточной стороны города лежало урочище Княжой луг. Нельзя не отметить и посвящение церкви княжеского двора во Владимире Спасу, повторявшее имя храма на дворе Мономаха на Берестове под Киевом. Таким образом, и феодальная топонимика Владимира напоминала о Киеве.
Все это показывает, что на рубеже XI—XII вв. связь с Киевом окрепла: в Суздале и Владимире появились киевские люди; многое в новом княжеском «городе» на Клязьме повторяло киевские имена.
Если бы мы не располагали данными Патерика, указывающими киево-печерский «образец», якобы принятый для первых соборов северо-востока, то остатки первого Суздальского собора позволили бы с полной определенностью утверждать, что он был построен киевскими, а может быть, и переяславскими зодчими. Об этом говорит типичный строительный материал — плоский кирпич, характерная система кладки из чередующихся рядов кирпича и камня на цемяночном растворе3.
Общие черты с Суздальским собором имел и Успенский собор в Смоленске, заложенный в 1101 г. Мономахом и достраивавшийся его внуком Ростиславом4. Фундамент Смоленского собора сделан, так же как и у Суздальского, из бутового камня — валуна и кусков известняка; сходен связующий раствор, близок по размерам и кирпич — нормальный стенной (20 × 18 см, 21 × 17 см, 23 × 17,5 см) и крупный (35 × 24 см) толщиной 4,8 см. Однако кладка Смоленского собора — порядовая кирпичная, что, вероятно, можно отнести за счет поздней достройки здания. Видимо, собор имел выделенный, аналогично Суздальскому, нартекс, но был крупнее Суздальского — его ширина равнялась 23 м5. Эти черты сходства свидетельствуют, что все строительство Мономаха велось одной артелью южных зодчих, осуществлявших постройки в Смоленске и на Суздальщине. Однако Смоленский собор не был достроен, видимо, потому, что строительство в Ростове и Суздале было более неотложным; здесь уже была своя епископия, а Смоленск ее еще не имел.
Киево-Печерский собор, якобы явившийся «образцом» для построек Мономаха в Ростове и Суздале, принадлежал к группе сооруженных в Киеве сыновьями Ярослава монастырских соборов второй половины XI в. В этих памятниках частично уже проявляются новые художественные взгляды, порожденные быстрым развити-
-46-
ем и упрочением феодального строя. Обострение классовой борьбы крестьянства и горожан влечет за собой усиление государственного аппарата, образование новых феодальных полугосударств — княжеств, а вместе с этим возрастает значение церкви и религии как мощного идеологического орудия в руках господствующего класса. Возникают новые церковные центры — епархии, умножаются монастыри, растет общественное значение монашества; в самой религиозной идеологии выдвигается на первый план учение о «Страшном суде», о карающей силе христианского бога.
Сооруженные в это время монастырские соборы Киева еще хранят многие черты, роднящие их с торжественной и пышной архитектурой времени Ярослава. Они еще велики и поместительны; в соборе Дмитриевского монастыря (60-е годы XI в.) сохраняется башня для входа на хоры6, придающая храму светские, гражданские черты; во внутреннем убранстве еще применяется драгоценная мозаика. Но уже в соборе Выдубицкого монастыря (1070—1088 гг.), имеющем необычно удлиненный план7, зодчие делают попытку убрать лестничную башню в тело собора; однако это решение остается незавершенным — башня слегка выступает за линию его северного фасада. В целом же эти храмы были проще и скромнее построек Ярослава — это трехнефные здания с ясным и строгим, лишенным живописности интерьером. Наиболее полно новые черты представлены в соборе Печерского монастыря (1073— 1079 гг.)8. Здесь уже нет лестничной башни, объем здания суров и монолитен; вместо башни к его северо-западному углу примыкает маленький храмик — крещальня; лестница на хоры помещена между ним и стеной храма. Интерьер здания с крестчатыми столбами очень четок и прост.
Органическая связь названных памятников Киева с нуждами и взглядами русской действительности, постепенность и закономерность развития данного типа здания исключают всякую мысль о возможности работы здесь греческих мастеров. После постройки Десятинной церкви — первого каменного храма на Руси, в сооружении которого участвовали греки, летописи не упоминают более о новых вызовах византийских зодчих. Строительство Ярослава, как и строительство его преемников, ведется в основном своими русскими мастерами.
Только в отношении Печерского собора Киево-Печерский патерик сообщает явно вымышленные сведения о приходе «мастеров церковных» из Царьграда, которых якобы «послала» сама богородица для участия в постройке Печерского храма9. В Патерике сказалась нарочитая тенденция печерских авторов всеми средствами поднять авторитет своего монастыря; постройка Печерского собора и представлена поэтому как цепь «чудес», выделяющих его из ряда других монастырей, «от царя и от болярь и от богатества поставлених»10. К числу этих «чудес» относится и легенда о царьградских мастерах. Но самый рассказ о них содержит, на наш взгляд, весьма реалистические подробности, по-видимому, заимствованные из русской действительности и характеризующие в какой-то мере организацию строительной корпорации не «греческих», но русских зодчих.
Корпорацию возглавляли очень состоятельные люди («четыре мужие богати велми»), которые, видимо, могли экономически гарантировать работу. Под своим руководством они собрали «други и ужики своя». Под термином «ужики» мы можем с полным основанием видеть «родственников»11 руководителей корпорации,
-47-
а следовательно, заключать о семейной, наследственной традиции строительного дела. Монастырь уплатил мастерам «пред многими свидетелями» сделки аванс «злата... на три лета». Кроме того, мастера получали еще «дарствование», т. е. какие-то особые подарки, и пользовались особым вниманием заказчика («а еще почтити вас так, не может никтоже»).
Самый процесс строительства Патерик не изображает. Заказчик «назнамевовывал», т. е., видимо, точно определял место постройки. «Мера широты, и долготы и высоты» Печерской церкви была рассчитана при помощи пояса варяга Шимона «по небесному гласу» — в этом можно видеть указание на профессиональные секреты определения размеров здания и пропорций его частей, строго соблюдавшиеся мастерами (в XVI в. говорили о действиях мастеров яснее: «яко по бозе разум им даровася»). Также реально можно объяснить эпитеты, отнесенные в этой легенде к «богу», — «зижитель, и хитрець, и художник, и творец»: они могут указывать на наличие в составе корпорации собственно зодчих — архитекторов, которым принадлежала «проектная», руководящая работа («хитрець»), и мастеров-строителей («зижители»). Из рассказа о последующем приходе живописцев, имевших аналогичную организацию, можно предполагать, что строители Печерского собора впоследствии здесь же и постриглись в монахи (среди них упоминаются «мастеры же и писцы»).
Северное строительство Мономаха осуществлялось, видимо, одной подобно корпорацией. Смоленский собор был только заложен, но не достроен, так что главными работами этой артели были собор в Суздале и придворная церковь Спаса во Владимире.
Роль печерского «образца» определилась не только тем, что этот тип монастырского храма своим характером вполне удовлетворял новым религиозным и художественным взглядам господствующего класса и практическим потребностям новых феодальных центров. Внедрение данного «образца» определялось и тем, что Печерский монастырь поставлял своих черноризцев на новые епископские кафедры и видимо, их указания имели немаловажное значение в выборе данного «образца». Для северо-востока, где первыми епископами были также печерские монахи — Леонтий и Исаия, имелись и особые причины для обращения к «образцу» Печерского Успенского собора. С Печерским монастырем был тесно связан род опекуна малолетнего сына Мономаха, князя Юрия,— Георгия Шимоновича12. Сам Владимир Мономах, будучи юношей, был якобы «исцелен» от болезни в Печерском монастыре и присутствовал при основании Печерского собора13. Поэтому «образец» был тщательно обмерен в длину, ширину и высоту, а также было составлено описание системы его росписи, которая должна была быть воспроизведена «в чин и подобие» в Суздале.
Однако следование «образцу» было все же весьма приблизительным. Смоленский собор был несколько больше Суздальского (ширина — 23 м)14, а Суздальский был меньше и имел иные пропорции плана: в нем сказалась характерная для нового этапа истории зодчества тенденция к уменьшению размеров здания. К тому же Суздальский собор был, возможно, трехпритворным храмом, что было связано с участием в его сооружении и митрополита Ефрема, построившего, как мы упоминали, в своем Переяславле-Южном большой собор Михаила-архангела с притворами.
-48-
Смешанная кладка обоих построек подкрепляет гипотезу о связи строительства Мономаха на севере не столько с киево-печерской традицией, сколько с традицией Переяславля-Южного, сыгравшей немалую роль в истории культуры Северо-Восточной Руси и, в частности, в истории ее летописания.
Строительство Мономаха началось одновременно с оформлением Ростово-Суздальской земли как самостоятельного княжества; архитектура сопутствовала и помогала укреплению положения княжеской власти и церкви в сложной обстановке волновавшегося Залесья. Как мы видели выше, в это время, с запозданием на столетие по сравнению с Поднепровьем, здесь развернулась активная деятельность церкви, и местное население переживало кровавую ору крещения и ломки старой идеологии. Гибель епископа Леонтия и шедшие под знаменем язычества восстания смердов дают представление об упорном сопротивлении народных масс. Поэтому культовое строительство приобрело здесь особую актуальность. Постройка собора в Суздале на рубеже XII в. имела такое же значение, как постройка Десятинной церкви в Киеве в конце X в. Сооружение монументальных каменных и деревянных храмов было действенным идеологическим оружием в борьбе со старыми порядками, со старой идеологией.
В статье «Дебаты о свободе печати» К. Маркс очень метко подчеркивает значение «количественного» момента для идеологии средневековья: «Наше время не имеет больше того реального чувства величия, которое нас восхищает в средних веках», и далее, говоря о «двадцати огромных фолиантах Дунса Скотта», замечает: «Последних вам даже не надо читать. Ужо одни их фантастические огромные размеры трогают — подобно готическому зданию — ваше сердце, поражают ваши чувства. Эти первобытно-грубые колоссы действуют на душу как почто материальное. Душа чувствует себя подавленной под тяжестью массы, а чувство подавленности есть начало благоговения...»15. Если о живописи средних веков говорилось, что она является «библией для неграмотных», раскрывающей в доступных восприятию любого человека образах церковно-политические идеи, то архитектура как неизобразительное искусство действовала иными средствами выражения — самыми своими масштабами, невиданным материалом, строгой организованностью форм, непосредственным впечатлением роскоши и богатства своего внутреннего убранства.
Суздальский собор, поднявший свои полосатые каменно-кирпичные стены на огромную высоту над землей, над которой едва выступали дерновые кровли жилищ рядового городского люда, весомо и зримо утверждал идею могущества создавшего его князя и ничтожество и бессилие его подданных. Самый факт постройки столь необычайного огромного здания, вероятно, воспринимался как своего рода «чудо», облекавшее князя ореолом сверхъестественного. Не нужно было ничего «читать», чтобы от одного взгляда на этот величественный собор мысль простого человека была подавлена «под тяжестью массы» и испытала «чувство благоговения». Уже этим первичным впечатленном от монументального здания закреплялось сознание огромной социальной дистанции, отделявшей господ от подданных. Эта же идея воплощалась во внутреннем пространстве храма, в наличии характерных для этой поры хор, где над головами вошедшего в собор незримо пребывали князь и его приближенные. Сам интерьер храма с его четкой организованностью, строгими линиями,
-49-
огромностью пространства, пронизанного светом из окон и сиянием хоросов и паникадил, с богатством утвари и цветным ковром росписей — все это являло трудно передаваемый контраст с бесформенностью, теснотой и мраком закопченных дымом очага жилищ горожан — жилищ, и внутренне и внешне похожих на могилы.
Ростов и Суздаль были старейшими городами края, средоточиями тянувшихся к ним больших территорий; в Ростове — городе боярской знати, главенствовавшем над всей землей, была епископия, пустовавшая после смерти Исаии, а Суздаль был местом пребывания князя. В обоих этих городах и были созданы большие каменный и деревянный соборы. В новом княжеском городе — Владимире был построен, по-видимому, лишь небольшой храм на княжеском дворе; весьма вероятно, что это был один из ранних представителей широко распространенного в XII в. типа четырехстолпного крестовокупольного храма, который удовлетворял в равной мере потребностям и княжеского двора, и городского прихода.
Таким образом, строительство Мономаха переносило в почти не измененном виде южнорусскую техническую и архитектурную традицию на северо-восток. В этом отношении оно представляет собой не столько начальную главу собственно суздальского зодчества, сколько является в высокой степени интересной страницей в истории киевского архитектурного наследия, распространяющегося, с началом феодальной раздробленности Руси, по ее важнейшим центрам.
Однако этот этап в истории монументального строительства на северо-востоке имел выдающееся значение для последующего развития местной архитектурной школы. На постройках Мономаха население Суздаля и Владимира впервые знакомилось с высоким техническим мастерством киевских зодчих. В строительство были, несомненно, втянуты и местные ремесленные силы. Впервые организованное здесь производство кирпича показало новые возможности керамического дела; добыча и обжиг извести, изготовление растворов, само строительство чрезвычайно обогащали технический опыт местных ремесленников и содействовали росту их производств16. Сооружение прекрасных храмов впервые приобщало местное население к дотоле неведомому здесь монументальному искусству, воспитывавшему новые художественные взгляды и внедрявшему новые политические и религиозные идеи.
Не меньшее значение имело крепостное строительство Мономаха во Владимире и Суздале, положившее начало последующему формированию их архитектурного ансамбля.
Все это подготовляло почву для последующего расцвета владимиро-суздальского зодчества, которое, отправляясь от киевского наследия, перенесенного на северо-восток при Мономахе, пошло, однако, своим путем, определенным яркой и своеобразной историей Владимирского княжества.
-50-
С Вашими замечаниями и предложениями можно зайти в Трактиръ или направить их по электронной почте.
Буду рад вашим откликам!
 |
