Rambler's Top100

Русский город
Архитектурно-краеведческая библиотека

М. А. Ильин

Рецензия на: Н. Н. Воронин. Зодчество северо-восточной Руси XII—XV веков, Т. I, XII столетие. М., 1961. Т. II. XIII—ХV столетия. М., 1962.


OCR и подготовка текста к HTML-публикации на сайте Halgar Fenrirsson по
М. А. Ильин. Рецензия на: Н. Н. Воронин. Зодчество северо-восточной Руси XII—XV веков, Т. I, XII столетие. М., 1961. Т. II. XIII—ХV столетия. М., 1962. // Советская археология, 1965, № 4, с. 271-274.
Деление на страницы сохранено. Номера страниц проставлены внизу страницы. (Как и в журнале)


Капитальное исследование доктора исторических наук Николая Николаевича Воронина, посвященное зодчеству северо-восточной Руси XII—XV вв., было отмечено в этом году высокой наградой — Ленинской премией. В двух томах изложено становление и развитие той мощной архитектурной школы эпохи феодальной раздробленности, которая породила не только крупные областные архитектурные очаги, как Ростов, Ярославль, Рязань, но и послужила основой для возрождения после-монгольского каменного зодчества Твери, Нижнего Новгорода и Москвы с сопредельными им городами. Перед исследователем стояла сложная и трудоемкая задача. Она заключалась и в изучении разрозненных и разнообразных источников, в архео-


- 271-


логическом исследовании как существующих, так и исчезнувших памятников и, наконец, в стройном изложении эволюции владимиро-суздадьской архитектуры, занимающей столь видное место в истории русского средневекового зодчества. Работа автора над этой поистине колоссальной программой началась еще в 1934 г. Она сопровождалась значительными открытиями, порой настолько менявшими наши представления об архитектуре Владимиро-Суздальского княжества XII—XIII вв., что невольно у некоторых исследователей закрадывались сомнения при виде смелых реконструкций-предложений, предложенных Н. Н. Ворониным. Однако последующие его изыскания подтверждали его первоначальные смелые гипотезы. И вот теперь почти тридцатилетний труд неутомимого исследователя лежит перед нами в виде двух томов, охватывающих более тысячи страниц. Первый и часть второго тома посвящены зодчеству Владимиро-Суздальского княжества, в то время как основная часть второго тома отведена тверскому, нижегородскому и раннемосковскому зодчеству, рассказ о которых доведен до конца первой трети XV в. Этот последний рубеж вполне обоснован, поскольку феодальная междуусобица, поднятая князем Юрием Звенигородским, на ряд десятилетий прервала монументальное строительство, а возобновившаяся в 60-70-х годах XV в. архитектурная деятельность пошла по иному пути.

Обе части труда Н. Н. Воронина построены по единой, ясной и четкой системе. Каждому крупному разделу, охватывающему тот или иной исторически обусловленный период, предпослана глава, посвященная его характеристике на данном этапе. Эти главы, написанные хотя и сжато, но весьма образно, вводят читателя в историческую обстановку того или иного княжества, рассказывают о политических событиях, обрисовывают расстановку социальных сил, характеризуют состояние культуры. Все они, как правило, заканчиваются непосредственным переходом к обзооу строительной деятельности за это время. Подобные главы позволили автору от общего перейти затем к частному, чтобы в последующих главах детально рассмотреть каждый памятник отдельно. И в этом случае читатель столкнется со стройностью изложения, начинающегося от даты здания и кончающегося его общей архитектурно-художественной характеристикой. Эта система изложения истории архитектуры северо-восточной Руси не только необычайно логична, стройна и легко воспринимаема читателем, но и может быть уподоблена своего рода постройке — как будто Н. Н. Воронин из отдельных емких и цельных блоков построил вдохновенное здание — свой труд.

Вплоть до первых публикаций Н. Н. Ворониным изысканий по отдельным памятникам архитектуры, как Боголюбовский замок, церковь Покрова на Нерли, Дмитровский храм, Ростовский собор и др., историки древнерусского зодчества воспринимали памятники Владимиро-Суздальского княжества такими, какими они дошли до нашего времени, считая, что они мало изменились за многовековое существование. Н. Н. Воронин своими исследованиями опроверг эту точку зрения, установив, что белокаменные владимиро-суздальские храмы XII—XIII вв. в большинстве представляли собой многообъемные сооружения, усложненные то притворами, то фланкирующими башнями, то открытыми или полуоткрытыми галереями. Уже это одно изменило точку зрения на важнейшую школу домонгольского русского зодчества, представило ее куда более сложным явлением, заставляющим углубленнее задуматься не только над проблемой происхождения чарующих нас до сих пор белокаменных памятников, но и над дальнейшим развитием русской архитектуры XV и даже XVI в.

Н. Н. Воронин, раскрывая перед нами увлекательнейшую картину развития Владимиро-суздальской архитектурной школы, вполне обоснованно сопоставил ее памятники с теми сооружениями, которые появились в это же время на Западе. Это сопоставление, отмечавшее своеобразие русских зданий, подвело его вплотную к задаче рассмотрения русской архитектуры не изолированно, как было до сих пор, а в органической связи с архитектурой зарубежных стран. Говоря об этой частности исследования Н. Н. Воронина, хочется подчеркнуть, что, читая и перечитывая страницы его двухтомника, неизменно ловишь себя на том, что суждения автора, даже те, с которыми полностью соглашаешься, будят мысль, заставляют глубже задуматься как над отдельными, так и общими путями развития русской архитектуры. Вместе с тем, в свете методики исследования Н. Н. Воронина становится совершенно очевидно, что без глубокого знания всей совокупности причин — исторической обстановки, миропонимания и миропредставления заказчиков и строителей тех или иных сооружений — истолкование последних невозможно. Тем самым исследование Н. Н. Воронина наносит серьезнейший удар той концепции своеобразного антиисторизма в изучении архитектуры, которая так пышно расцвела среди архитекторов, занимающихся вопросами истории архитектуры. Именно архитекторы свели дело изучения архитектуры к простому описанию и указанию на «работу» конструкции, как будто в этом заключен весь смысл познания памятников архитектуры.

Помимо указанных качеств труда Н. Н. Воронина следует особо подчеркнуть стиль изложения — совершенство литературной формы. Не впадая в столь приевшийся и столь неверный стиль популярных брошюр, автор умеет увлекательно рассказать хорошим языком о существе сделанных им открытий, о самых сложных и даже специальных деталях. Более того, в общехудожественных характеристиках памятников Н. Н. Воронин поднялся до такого высокого уровня литературного из-


- 272 -


ложения, что, читая их, не только видишь памятники, но буквально захвачен их красотой, образностью их истолкования, раскрытыми автором идеями их замысла. Вот как пишет Н. Н. Воронин о прославленном храме Покрова на Нерли: «В своем существующем виде образ скромного и стройного храма сопоставлялся, если можно так выразиться, с лирическими, фольклорными аспектами культа Покрова и девы Марии — покровительницы владимирских людей и владимирского князя... Теперь перед нами (в результате его исследования и реконструкции. — М. И.) встает существенно отличный образ Покрова на Нерли. Столь же стройный, но более сильный, опоясанный торжественной аркадой и как бы прикрытой с юго-запада лестничной стеной, храм энергично вздымается к небу с одетого белокаменным панцирем холма, отражаясь в зеркале вод вместе с плывущими в небесной синеве облаками. Композиция храма отмечена ясно подчеркнутой торжественной ярусностью, столь характерной для древнерусского зодчества: от каменного холма, через ярус гульбища, движение идет, усиливаясь, к закомарам храма и главе. Этот новый образ Покрова на Нерли столь же лучезарен и светел, но в нем больше царственности и торжественности, говорящей не о скромной и благостной деве, но о „царице и владычице всех"...».

Н. Н. Воронин дал наглядный урок как надо писать об искусстве архитектуры языком же искусства. Мы часто забываем об этом. Мы пишем специфическим, жаргонным «академическим» языком друг для друга, забывая о рядовом читателе, жадно интересующемся родным прошлым страны. Иными словами, исследование Н Н. Воронина, можно смело сказать, представляет собой по системе изложения, по методу изучения, по характеру изложения крупнейшее явление нашей научно-исследовательской мысли. Оно вполне заслуженно отмечено высокой Ленинской премией.

Говоря о каменном зодчестве Тверского княжества XIII—XIV вв. (Н. Н. Воронин по существу открыл его памятники), а затем о главнейших сооружениях Москвы XIV — начала XV в., Н. Н. Воронин главный упор делает на преемственность этих школ от форм владимиро-суздальской архитектуры. В условиях средневековья неукоснительное соблюдение, церковных догматов и художественных форм, находившихся под бдительным контролем церкви, хорошо известно. Однако это не означает, что развитие форм искусства, в том числе и архитектуры, было замедленно или вовсе прекращено. Наоборот, при известных чертах преемственности верх брали прогрессивные тенденции изменяемости композиционных приемов, работа мысли над новыми художественно-архитектурными задачами. Само владимиро-суздальское зодчество достаточно показательно в этом отношении. Следует сравнить, скажем, храмы Кидекши, Нерли и Юрьева Польского, чтобы убедиться в сказанном. Поэтому роль традиции по отношению тверского и раннемосковского зодчества представляется мне слишком преувеличенной, тем более что памятники ранней Москвы не только сильно отличаются от реконструированных Н. Н. Ворониным владимирских памятников, но и представляют собой новое мощное движение в каменном зодчестве XIV—XV вв. Об этом говорят как соборы Троице-Сергиева монастыря, Звенигорода, так и особенно храм Спас-Андроникова монастыря. Ничего эпигонского в этих произведениях нет, Более того, если внимательно присмотреться к программным требованиям средневековья следовать старым традициям и древним образцам, легко обнаружить, что эти требования, как правило, исходили всегда из консервативной среды. В этом легко убедиться, сопоставив формы Московского Успенского собора с собором Василия Блаженного. В первом случае церковь потребовала воспроизведения древнего образца, что было продиктовано соответствующей консервативной политикой, в то время как во втором случае мастерам «разум даровася» в осуществлении оригинальной композиции.

Вместе с тем возводить оригинальные завершения собора Спас-Андроникова монастыря к собору в Юрьеве-Польском, в котором Н. Н. Воронин усматривает как бы родоначальника последующих форм московского зодчества, мне также не кажется убедительным. Собор Юрьева-Польского мог рухнуть в XV в. не вследствие несовершенства конструктивного решения ступенчатых сводов (если это было так, то катастрофа должна была случиться значительно раньше), а вследствие вымывания связующего раствора (как это имело место в Дмитровском соборе в предвоенные годы, когда собор был на грани гибели). Построение преемственного ряда от собора Юрьева-Польского, через первый Московский Успенский собор, к собору Спас-Андроникова монастыря кажется мне искусственным. Ведь неоднократно в истории мирового зодчества «скачкообразно» возникали новые формы и приемы, подготовленные совокупностью причин и требований жизни, а не вследствие якобы существовавших законов преемственности. Пример с храмом Вознесения в Коломенском достаточно показателен в этом отношении. Иными словами, «загадка» собора Спас-Андроникова монастыря ждет еще разрешения, тем более что ряд возможно существовавших памятников, как соборы в Серпухове и его монастырях, храм Голутвинского монастыря под Коломной и др., требуют археологических исследований, которые могут полнее представить особенности формирования раннемосковского зодчества, обладавшего оригинальными, отличными от владимиро-суздальского, чертами.

Труд Н. Н. Воронина ставит на повестку дня исследование внутреннего убранства храмов изучаемой им эпохи. В отдельных случаях он коротко говорит об алтарных преградах-иконостасах. Однако, мне кажется, что этих суждений далеко не


- 273 -


достаточно. Со времени Е. Голубинского изучение становления и развития русской алтарной преграды, перераставшей в иконостас, по существу не производилось. Считалось, что переход от одной формы к другой произошел лишь на рубеже XIV—XV вв., что основоположниками-творцами русского иконостаса были Феофан Грек и Андрей Рублев и что само его формирование в дальнейшем почти ничего не дало нового. Негласно даже считалось, что система внутреннего убранства русского храма противостояла его внешним архитектурным формам, что архитектура внешнего облика здания почти ничем не была связана с внутренней архитектурой пространственного объема храма. В то же время еще в дореволюционное время И. Э. Грабарь обронил верную мысль (говоря о храмах московского барокко) о связи между внешним и внутренним убранством. Последнее, по его мнению, определило многие формы наружного декора. В настоящее время есть все основания товорить, что эти тесные взаимоотношения между наружными формами и внутренним убранством могут смело быть продвинуты в глубь веков, вплоть до XI—XII вв. Вспомним, что на стенах собора Юрьева-Польского в развитом виде имеется многофигурный деисусный чин. Об этом же говорит Каменнобродская гривна и другие произведения декоративно-прикладного искусства XI—XII вв. Думается, что исследования в этой области в кругу владимиро-суздальских и раннемосковских памятников XIV—XV вв. принесут много нового и существенного как в плане установления определенных зависимостей между наружной и внутренней архитектурой, так и в плане более глубокого истолкования идейного замысла того или иного памятника. Исследование Г. К. Вагнера о соборе Юрьеве-Польском — достаточно убедительный пример в этой области. Возможно, что отдельные фрагменты церкви Покрова на Нерли, найденные Н. Н. Ворониным и предшествующими исследователями, следует отнести не столько к внешнему, сколько к внутреннему убранству храма, безусловно существовавшему и, судя по всему, отличавшемуся не меньшим совершенством, чем наружная его отделка.

Выше я отмечал, что автор, желая полнее охарактеризовать владимиро-суздальское каменное зодчество, привлекает одновременно памятники Западной Европы. В этом сопоставлении он отчетливее показывает своеобразие наших художественных форм. К сожалению, при рассмотрении произведений XIV—XV вв. автор отходит от подобных сравнений. В то же время привлечение памятников Сербии и Болгарии, их детальное рассмотрение, могло бы многое объяснить в области формирования оригинальных особенностей Московского зодчества XIV—XV вв. Это тем более желательно, что близость древней Руси к этим странам давно известна, культурные взаимоотношения были достаточно интенсивны и прочны. На Руси работали художники выходцы из Балканских стран, исповедовавшие к тому же ту же религию — православие, что было весьма важно в эту эпоху. Сами эти страны по своему положению, политическим устремлениям и культуре были весьма близки Руси. Все это дает возможность не только сопоставлять друг с другом родственные художественные формы, но и объяснять использование мастерами-художниками тех или иных мотивов как на Руси, так и на Балканах. В частности, это касается возрожденного на русской почве неовизантийского орнамента, осложненного готическими влияниями. Он сыграл большую роль в области декоративных элементов раннемосковских памятников (настенные пояса и др.). Но Н. Н. Воронин связывает эти мотивы с мотивами начала XIII в., в частности с резьбой Ростовского собора. Эта связь представляется мне весьма слабой, поскольку характер плоскорельефной резьбы памятников Владимиро-Суздальского кяяжества совершенно иной как по пластическим свойствам, так и по стилю.

Сделанные замечания, как видно, не столько являются замечаниями в собственном смысле этого слова, сколько представляют собой раздумья над превосходным двухтомником Н. Н. Воронина. Оба тома, нет сомнения, будут служить многие годы кладезем архитектурной премудрости, школой для последующих поколений наших исследователей архитектуры.


См. также рецензию того же автора на тот же труд в Вопросах истории.


С Вашими замечаниями и предложениями можно зайти в Трактиръ или направить их по электронной почте.
Буду рад вашим откликам!


Рейтинг
Mail.ru Rambler's Top100


Хостинг предоставлен компанией PeterHost.Ru